Катерина Мурашова / 28.09.15

Многие, кому я начинала рассказывать про свой очередной эксперимент, предполагали, что во второй его части я буду аналогичным образом тестировать родителей подростков, а потом тем или иным способом сравнивать и анализировать результаты и делать какие-то выводы. Мне показалось, что и редакция «Сноба» так подумала.

А вот и нет.

Во второй части эксперимента речь шла совсем о другом. В ней мы выясняли, о чем родители говорят с подростками на самом деле.

Вот как это было организовано.

Получив запросы (в виде результатов предшествующего тестирования) от подростков, я вызывала к себе еще двух членов их семей. Одним из них был тот, кого подросток выбирал, чтобы говорить (напомню, что только в восьми случаях это был отец, а в остальных 49 — мать), а вторым — другой член семьи (отец, мать, бабушка, тетя, дядя, старший брат или сестра, даже один дедушка). Говорила я с ними по отдельности. Подопытному родителю для отвода глаз я выдавала совершенно «левый», длинный и нудный опросник, оставшийся у меня от какого-то предыдущего эксперимента, и заявляла, что это я так исследую моральный климат и коммуникации в семье. Заполнить его нужно было дома. Кроме того, я создавала у «подопытного» родителя впечатление, что сейчас приблизительно такой же опросник получит и другой приглашенный член семьи (но заполнять их надо будет обязательно независимо друг от друга, ничего не обсуждая). Однако со вторым членом семьи речь шла совершенно о другом. У него было совсем особое задание. Он должен был как-то изловчиться и в течение следующего месяца записать на какой-нибудь из гаджетов все коммуникации подростка и родителя за какой-нибудь один (можно два, три и больше) день. Ни родитель, ни подросток не должны были знать о том, что их записывают.

Если вы уже подумали: «Боже, но это же огромный объем записей!» — должна вас разочаровать. Все дети учатся. Все родители работают. Среднее суточное время коммуникации по эксперименту — 11,76 минут. Именно столько времени в день мои «подопытные» родители в среднем общались со своими сыновьями и дочерями-подростками. Общее количество суточных записей в эксперименте — 241. То есть приблизительно 4,23 записи на семью. Понятно, что были «лентяи», которые записывали всего один день. И «ударники», которые записали (и проанализировали!) целую неделю. Моим условием было, чтобы все участники эксперимента потом признали: это был типичный по коммуникациям день, в нем не было ничего выдающегося.

По истечении месяца мы «открывали карты». Все узнавали обо всем, и семья полным составом садилась за анализ полученных записей. Все имевшиеся коммуникации приблизительно разносились по темам. Темы были те же, что в подростковом опроснике, а также я включила туда то, что подростки описывали (в плюсе или минусе) дополнительно. Разумеется, имелись и свободные графы, куда можно было вписать особые темы, так сказать, эндемичные именно для этой конкретной семьи. Скажу сразу, что у двадцати семи семей (больше половины участников эксперимента) эти дополнительные графы остались незаполненными.

Проанализировав все записи по указанному алгоритму, семья (все трое участников, иногда еще кто-то) приходила ко мне с результатами, и мы их обсуждали.
Результаты

Сначала о грустном.

Про 11,76 минут в сутки я уже написала. Вам казалось, что должно было бы получиться больше? Вот и им всем так казалось. И еще вспомним, что все родители у нас в эксперименте — высокомотивированные (изначально хотели проанализировать свои взаимодействия со своими подростками) и с высшим образованием. А если эти два пункта убрать? Сколько у нас там минут получится?

Но это еще не все. На самом деле все значительно хуже. Я бы даже сказала, что все — почти катастрофично. Потому что почти 76 (!) процентов из этих неполных двенадцати минут ежедневных детско-родительских коммуникаций занимают следующие пункты:

— об оценках, уроках, школьной успеваемости;

— о компьютерах, гаджетах и компьютерных играх (в смысле их влияния на здоровье, интеллектуальное развитие и школьную успеваемость);

— о правах и обязанностях подростка, живущего в семье;

— о здоровье;

— о будущем в негативном ключе («ты не сможешь ничего добиться, если сейчас не стараешься»);

— об опасностях современного мира («о чем ты думаешь, когда ходишь из кружка через двор?!»);

— о деньгах («ты с ума сошел, это слишком дорого!», «ты понимаешь, как они (деньги) достаются?», «вот когда начнешь сам зарабатывать…»);

— об уборке («сколько раз нужно тебе сказать, чтобы ты не бросал носки?»).

Вы помните, это как раз те самые пункты и темы, на которые все подростки очень не хотели разговаривать со своими родителями. И вот, получите, пожалуйста, 76 процентов (больше трех четвертей от этих жалких двенадцати минут) — как раз про это самое!

Семнадцать мам плакали, когда мы все это анализировали. «Как она вообще нас терпит!» — вопль одной из них. А куда, спрашивается, ей деваться-то?!

Абсолютные негативные фавориты — гаджеты, компьютерные игры и уроки. Для младших большое место занимает здоровье («если будешь так горбиться…», «у тебя и так вся спина кривая…», «ты шапку надел?»). Для старших — родительские тревоги о будущем («ты не поступишь в институт!», «ты не сдашь ЕГЭ!»). Помните, мы в первой части удивлялись, что подростки не хотят говорить с родителями о будущем? Так вот, их, кажется, можно понять.

А что же в оставшихся жалких трех минутах?

Все восемь «подопытных» пап говорили со своими детьми о спорте (я — стыд и позор! — вообще забыла об этом важном для современного человека пункте).

Многие (практически все, у кого есть) обсуждали с детьми повседневную жизнь своих домашних питомцев (собак, кошек, крыс, рыб, попугаев и даже одной игуаны).

Тридцать две семьи говорили о том, что увидели по телевизору (в разных контекстах).

Сорок семей обсуждали то, что увидели в Интернете (музыка, мода, гаджеты и технологии, социальные сети).

В девятнадцати семьях в положительном ключе обсуждали компьютерные игры — играют и ребенок, и родитель. В десяти — родитель спрашивал компьютерного совета у подростка. В восьми — наоборот.

В тридцати восьми — подросток просил денег на то или это.

Во всех пятидесяти семи семьях говорили о еде.

В пятнадцати семьях немного сплетничали.

Тридцать одна семья упоминала кружки или иные занятия, которые посещает ребенок. Но формально: был, не был, что сказал руководитель или репетитор.

Был один разговор: «Ну что ж ты все бросил, чего ж ты сам-то хочешь?» Подросток хотел бы мотоцикл. «Увы, — сказали ему, — это невозможно по деньгам, да и слишком опасно».

В восемнадцати семьях упоминали о политике. Два горячих, но коротких спора, закончившихся хлопаньем дверей — родитель и подросток расходятся по политическим взглядам. Родитель — либерал. Подросток — патриот, носит футболку то с какими-то крестами, то с Путиным в очках.

В пяти семьях говорили о книгах (три из них — по школьной программе). В двадцати одной — о кинофильмах и телесериалах.

В тридцати семи семьях говорили о семейных покупках (уже свершившихся или только намечающихся).

Никто не говорил о сексе. Никто — увы мне! — об успехах науки. Никто даже не упоминал о смысле жизни.

Почти все «положительные» темы — подросток сам выходит на разговор. Все «отрицательные» — на разговор выходит родитель. Были, конечно, исключения.

Один разговор о дружбе. Его резюме: «Вот у нас, в наше время была дружба так дружба. А у вас все виртуальное, ненастоящее, а в реале вы и дружить-то не умеете».

Одна мама имела с тринадцатилетней дочкой проникновенную беседу о своей первой школьной любви.

Еще одна мама подробно рассказывала сыну, как она боялась, сдавая вступительные экзамены в институт.

Один из отцов, увидев сюжет по телевизору, рассказал сыну, как они в деревне с мальчишками взорвали снаряд времен Второй мировой.

Больше «авторских рассказов» не было.

Эндемичные темы:

Отец и сын годами вместе играют в огромную железную дорогу и обсуждают это. Мать с дочкой-подростком подробно беседуют о болезни сестры-малышки. Уход за парализованной прабабушкой — кто что сегодня будет делать. Сын подрабатывает в фирме у матери, обсуждение рабочих моментов. Туристская семья — обсуждение грядущего похода в Хибины (разговор признан типичным всеми членами семьи).

В восьми семьях фактически говорили ни о чем. Причем это не значит, что подросток и родитель в этих семьях находятся в состоянии ссоры или бойкота. Ничего подобного. Просто все их суточные коммуникации состояли из фраз типа: «Привет, ма! Как дела? Да ничего! Ты куда? Да на тренировку! Ага. Есть будешь? Я в школе поел. Ну хорошо. Ты уходишь уже? Ну да, мне же сегодня к семи. Поняла. Карточку не забудь. Ты спишь? Не, сейчас буду ложиться», — и все в таком духе. Ни к одной из выдуманных нами граф эти фразы отнести не удалось.

Теперь, напоследок, о хорошем.

Главным результатом данного эксперимента я считаю то, что все пришедшие ко мне после его окончания семьи (без единого исключения) сказали следующее: этот эксперимент и этот совместный анализ его результатов уже многое изменил в нашей семье. Мы из него много что поняли и сразу начали действовать. И у нас уже есть сдвиги к лучшему (это признали все — и подростки, и родители, и мои помощники в проведении эксперимента).

Согласитесь, одним, в сущности, небольшим экспериментом «отпсихотерапевтировать» сразу 57 семей так, что все видят сдвиги к лучшему — это неслабо, правда? Так что я собой довольна. Вполне можно рекомендовать читателям как метод семейного самопознания.